Люкс Л. Лев Троцкий в борьбе против Гитлера, Сталина и сталинской «теории фашизма» (1930-1933)
Физическое уничтожение старой большевистской гвардии, которая после 1917 года диктаторски властвовала в России, – одно из самых поразительных явлений новейшей истории. Внешне эта трагедия отчасти напоминает события во Франции времен якобинского террора. Но во Франции 9 термидора 1794 года режим Робеспьера, просуществовавший не более двух лет, рухнул. В Советском Союзе, напротив, «термидора» никогда не было, вопреки утверждениям некоторых авторов. Не могло быть и речи о сколько-нибудь последовательном сопротивлении тирану со стороны ленинской гвардии, за немногими редкими исключениями – такими как Мартемьян Рютин и некоторые другие. Вот что пишет в этой связи биограф Сталина, А. Антонов-Овсеенко: «Часто спрашивают, неужели на Сталина не было ни одного покушения? Да, ни одного... Да их не было у нас, заговорщиков, ибо уже к началу 30-х годов с именем Сталина связывали все победы социалистического строительства. И разгром "троцкизма". И укрепление единства коммунистических рядов»[1].
Упорная борьба Троцкого против Сталина, которую бывший соратник Ленина вел начиная с 1929 года вплоть до своей гибели в 1940 году, нетипична для тогдашнего большевизма. Высылка из СССР, которую так тяжело пережил Троцкий, в конечном итоге оказалась подарком судьбы, так как эффективная борьба с новой деспотией была возможна только из заграницы.
Hо не только внутреннюю политику Сталина, но и его губительную для страны и для европейского рабочего движения внешнюю политику можно было после 1929 года в сущности критиковать лишь из зарубежья. Это особенно касается абсурдной концепции «социал-фашизма», восторжествовавшей в Коминтерне окончательно в 1929 году, чуть ли не накануне захвата власти нацистами. Сталинское руководство Коминтерна беспощадно пресекало любую попытку немецких коммунистов объединиться с социал-демократами в борьбе против фашизма, клеймило этих коммунистов как беспринципных оппортунистов[2]. Это о них сказал глава КПГ Эрнст Тельман в декабре 1931 года, что они не видят из-за нацистских деревьев социал-демократического леса[3]. О возможности единого фронта с социал-демократами стали говорить в Коминтерне лишь в середине 1934 года, когда рабочее движение в Германии было уже уничтожено Гитлером.
К числу немногих коммунистов, которые открыто боролись против отождествления социал-демократии с фашизмом и предостерегали от катастрофических последствий подобной тактики, в первую очередь, принадлежал Троцкий. Можно обвинять Троцкого в чем угодно, но только не в том, что он недооценивал нацистской угрозы. Его полемика с официальной линией Коминтерна в начале тридцатых годов – это блестящая и уничтожающая критика сталинского упростительства.
***
Почему же руководство Коминтерна в начале 30-х годов требовало от компартии Германии проведения политики, противоречащей интересам самой КПГ? На этот вопрос можно ответить, проследив взаимозависимость тогдашней внутренней политики СССР и большевистской политики Коминтерна. Советский Союз находился в центре интересов сталинской фракции Коммунистического Интернационала. К началу 30-х годов усилилась тенденция проецирования процессов, проходивших внутри СССР, на развитие ситуации во всем мире. В этот период ВКП(б) была вынуждена напрячь все силы для проведения коллективизации сельского хозяйства. Для того чтобы сломить сопротивление крестьян, руководство партии требовало от ее рядовых членов особой твердости и дисциплины. Но такой же твердости и дисциплины Москва требовала и от всех остальных секций Коминтерна, хотя положение коммунистических партий в других странах коренным образом отличалось от положения большевиков. В этом опять же прослеживается склонность Сталина упрощать сложные процессы. По мнению бывшего немецкого коммуниста Франца Боркенау, атмосфера гражданской войны, возникшая в России вследствие проведения коллективизации, была распространена на весь Коминтерн [4].
Сталинская фракция отделила себя от других политических группировок, провела «чистку» партии от всех других фракций и начала создавать предпосылки для «революционного наступления» в целях построения социализма в СССР. Такие же предпосылки должны были создать и все остальные коммунистические партии, в первую очередь КПГ. Политические группировки, не являвшиеся просталинскими, были исключены из коммунистических партий, а всем некоммунистическим партиям была объявлена непримиримая война. После «чистки» своих рядов зарубежные коммунисты, по примеру большевиков в России, стали претендовать на то, что только лишь они могут представлять истинные интересы своих наций. Эта провозглашенная Коминтерном тактика самоизоляции могла оказаться действенной лишь в том случае, когда компартия имела монополию на власть (а это было только в Советском Союзе). Только правящая партия, имевшая в своем распоряжении все средства принуждения государственного аппарата, могла реализовать свои радикальные декреты в условиях политической самоизоляции. Не находившиеся у власти коммунистические партии, следовавшие в 1930-1933 годам тактике Коминтерна, заключили себя в своего рода политическое гетто, потеряв при этом всякую связь с политической реальностью своих стран.
Троцкий прокомментировал тогдашнее поведение КПГ следующим образом: она пытается во всем подражать партии большевиков и ведет себя как единственная правящая партия. Но, в отличие от руководства ВКП(б), КПГ не имеет возможности арестовывать своих критиков и противников. Радикализм КПГ осуществляется только на словах и направлен на то, чтобы скрыть собственное бессилие[5].
Чтобы еще сильнее подчеркнуть разницу между коммунистами и некоммунистическими силами, сталинские теоретики распространили определение «фашизм» почти на все некоммунистические партии и группировки. Такая установка автоматически вела к недооценке нацистской угрозы.
Открытая критика этой абсурдной политики сталинского руководства внутри сталинского Коминтерна была невозможна. Критиковать самоубийственный курс можно было только извне. И это делали с особой остротой Троцкий, изгнанный в 1929 году из СССР, и Август Тальхаймер, исключенный в это же время из КПГ.
Троцкий в 1930-1933 годах неоднократно указывал на то, что бессмысленное перенесение понятия «фашизм» на практически все некоммунистические силы в Германии автоматически приведет Коминтерн к недооценке нацистской угрозы[6]. Огромные различия между буржуазной демократией и фашистской диктатурой, имевшие для рабочего движения жизненно важное значение, воспринимались Коминтерном как нечто несущественное. Бесчисленные рабочие организации, легально существующие в Германии, пишет Троцкий, будут запрещены и уничтожены после прихода к власти фашистов. Для сталинистов, однако, это не является достаточным доказательством существования той пропасти, которая разделяет парламентскую демократию и фашистский режим[7]. По мнению Троцкого, массовое фашистское движение только тогда откроет свое истинное лицо, когда захватит власть над государственным аппаратом. Необходимо всеми силами препятствовать этому процессу, хотя сталинисты вряд ли окажутся в состоянии противостоять этому действенными методами [8].
Особенно резко Троцкий критиковал, как уже было сказано, теорию «социал-фашизма». Знак равенства между социал-демократией и фашизмом являлся, по мнению Троцкого, типичным для сталинского «вульгарного радикализма». Социал-демократия не может существовать без пролетарских организаций, для фашизма же основной целью является их уничтожение. Как полагал Троцкий, единственным способом для предотвращения захвата власти фашистами было выступление единым фронтом КПГ и СДПГ. Но сталинское руководство, писал он, признает только один вид Единого фронта - когда все остальные партии беспрекословно выполняют приказы лидеров Коминтерна[9].
В то же время Троцкий подверг беспощадной критике не только тактику Коминтерна, но и СДПГ. Он обвинил немецких социал-демократов в преувеличенной государственной лояльности. В январе 1932 года он писал, что СДПГ никогда не верила в то, что фашисты когда-нибудь отважатся перейти от слов к делу. Свою тактику СДПГ автоматически переносила на методы фашистов. СДПГ всегда боялась решительных действий и полагала, что такая же нерешительность свойственна и фашистам[10]. Троцкий осуждал неспособность немецких социал-демократов во время тяжелого кризиса оказать действенное сопротивление экстремистскому противнику[11].
Однако тут надо добавить, что это качество было свойственно и русским социал-демократам и правым социал-революционерам, что и помогло большевикам в 1917 году захватить власть. Троцкий в полной презрения к социал-демократам речи, произнесенной сразу же после большевистского переворота, отправил социал-демократических противников большевиков в «мусорную корзину истории»[12]. Но тринадцать лет спустя он же, Троцкий, видел единственный путь для предотвращения победы национал-социализма в объединении с тем движением, которое он сам когда-то так высокомерно сбросил с политической сцены России. На этот раз беспомощность социал-демократов в столкновении с беспощадным противником сыграла на руку не коммунистам, а национал-социалистам. После захвата власти в Германии Гитлер почти дословно повторил слова Троцкого о том, что историческая роль социал-демократов уже сыграна. Но то же самое Гитлер заявлял и о роли коммунистов[13].
***
Т.к. руководство Коминтерна решительно препятствовало попыткам немецких коммунистов преодолеть изоляцию КПГ, оно таким образом демонстрировало отсутствие большого интереса в привлечении КПГ для существенного влияния на внутреннюю политику Германии. По всей вероятности, такое положение дел свидетельствует о том, что лидеры ВКП(б) не видели прямой угрозы для себя в тогдашней политической ситуации в Германии, по крайней мере, угрозы для советского государства, интересы которого всегда стояли для них на первом месте. С 1919 года большевики не видели в немецком национализме силы, которая могла бы представлять опасность для Советской России. В Москве тогда считалось аксиомой, что немецкий национализм направлен только против Запада, против Версальской системы. Но так как большевики и себя считали ее противниками, то ничего не имели против ужесточившихся с 1929-1930 годов выступлений немцев против «оков Версаля». Нацистов они только изредка подвергали критике за то, что те недостаточно радикально выступают против Версальской системы. Так, например, Отто Куусинен, один из лидеров Коминтерна, на XII пленуме ИККИ (1932 г.) упрекал нацистов в том, что у них не хватает мужества потребовать от государств-победителей присоединения к Германскому рейху Австрии и областей, отошедших в 1918 году к Польше[14]. Агрессивную риторику нацистов большевистские лидеры воспринимали как фасад, призванный скрыть военное и политическое бессилие Германии. Советское руководство не только считало, что немецкий национализм направлен исключительно против Запада, оно было также уверено, что военная мощь Германии сломлена на поколения.
Это убеждение оставалось незыблемым вплоть до захвата власти национал-социалистами. Хотя большевики и восхищались мощью немецкой промышленности, они, очевидно, не понимали, что именно благодаря ее потенциалу Германия имеет все предпосылки для возрождения своей военной машины. Советские руководители, как оказалось, не замечали, что вся инфраструктура, которая в России только создавалась путем индустриализации, чтобы снова сделать страну ведущей военной державой, уже давно существовала в Германии.
Эту недооценку нацистской угрозы сталинским руководством Троцкий считал вершиной легкомыслия. Он очень рано стал предсказывать смертельную угрозу, какую нацистская Германия представит для Советского Союза. Лишь фашистская Германия может решиться на войну с Советским Союзом, чтобы отвлечь внимание народа от внутренних проблем, – писал Троцкий еще в 1932 году, до победы нацистов[15].
Троцкий советовал советскому руководству провести частичную мобилизацию, как только нацисты захватят власть в Германии[16]. Сталинское руководство Коминтерна квалифицировало эти советы как провокацию. Отто Куусинен утверждал в сентябре 1932 года, будто Троцкий добивается, чтобы Советский Союз без всякой необходимости ввязался во внешнеполитическую авантюру и тем самым поставил на карту свою безопасность[17].
А как в действительности выглядела внешнеполитическая программа Гитлера? Ее основные положения Гитлер сформулировал еще задолго до прихода к власти. В так называемой «Второй книге», написанной в 1928 году, но опубликованной лишь в начале 60-х гг., он писал, что любой обладающий жизненной силой народ неизбежно склонен к экспансии за счет других. Отказ от экспансии означает стагнацию. Народ, пребывающий в состоянии стагнации, будет завоеван более витальными нациями. В этой борьбе разрешены все средства. Экспансия еще более оправдана для немецкого народа тем, что он не может прокормить себя на своей небольшой территории. Самым подходящим объектом для немецкой экспансии является Россия. «Русский хаос», писал Гитлер в 1928 году, откроет дорогу немецкой внешней политике к ее единственной цели – завоеванию жизненного пространства на Востоке[18].
Сразу же после прихода к власти Гитлер с захватывающей дух последовательностью стал осуществлять свои внешнеполитические цели, сформулированные еще в 1920-е годы.
***
Назначение Гитлера рейхсканцлером не вызвало беспокойства у руководства СССР. Тот факт, что его правительство представляло коалицию между НСДАП, Германской национальной народной партией и беспартийными консерваторами, действовал скорее умиротворяюще. В этом правительстве было много политиков, которые на протяжении ряда лет были хорошо знакомы Москве и служили гарантами продолжения Рапалльской политики, например, министр иностранных дел Константин фон Нейрат или министр обороны Вернер фон Бломберг. От этих прусских консерваторов, представлявших большинство в правительстве, Москва ожидала сдерживающего влияния на Гитлера. Да и сами немецкие консерваторы чувствовали свое явное превосходство в коалиционном правительстве по отношению к НСДАП. Фон Папен, сыгравший заметную роль при утверждении нового правительства, сказал тогда: «Через два месяца мы загоним Гитлера в угол»[19].
Даже Троцкий, как правило, очень четко оценивавший положение дел в Германии, писал в одном из первых комментариев по поводу прихода к власти национал-социалистов, что Гитлер находится в руках Гугенберга (руководителя национал-консерваторов). По мнению Троцкого, не выскочка Гитлер, а представители немецкого капитала и немецкого государственного аппарата имели решающее слово в политике Германии [20].
К немногим исключениям в лагере левых, адекватно оценивавшим положение в Германии, принадлежал Август Тальхаймер. Сразу после 30 января 1933 года он определил консервативные группировки как слабейшего партнера в альянсе. По его словам, Гитлер располагал одновременно и массовой организацией, и исполнительной властью, которую использует против всех своих противников вне правительства, чьи организации он распустит и уничтожит. Свою массовую организацию и свою связь с массами Гитлер использует для оказания давления на консервативных партнеров по коалиции. Ситуация складывается таким образом, предсказывал Тальхаймер, что для завоевания единоличной власти национал-социалистам понадобятся месяцы, тогда как Муссолини потребовались годы для достижения той же цели в Италии[21].
В том, что национал-социалисты пришли к власти, не уничтожив предварительно рабочие партии в гражданской войне, руководство Коминтерна видело еще одну причину для оптимизма. В Италии, во время так называемого марша фашистов на Рим, ситуация складывалась совсем по-другому. Муссолини пришел к власти после двухлетней гражданской войны, в ходе которой фашистам удалось почти полностью разрушить инфраструктуру итальянского рабочего движения. Организации же германского рабочего движения к моменту прихода к власти национал-социалистов продолжали существовать. 13 миллионов избирателей отдали свои голоса на последних (перед 30 января 1933 года) выборах обеим немецким рабочим партиям, 6 миллионов из них голосовали за КПГ. Разрушение этих мощных массовых организаций сверху в Москве считали невозможным. Когда сразу после поджога рейхстага КПГ была запрещена, многие лидеры Коминтерна были убеждены, что она сможет успешно бороться против режима и в подполье. Вильгельм Кнорин, один из лидеров Коминтерна, писал в марте 1933 года, что даже десятилетний террор Муссолини не смог уничтожить Итальянскую коммунистическую партию. «Тем более никакие меры подавления не смогут уничтожить … Коммунистическую Партию Германии, … сломить волю 6 миллионов трудящихся Германии, готовых бороться за уничтожение капиталистической системы»[22].
Троцкий сначала думал так же. В отличие от сталинистов, для него приход Гитлера к власти не был неожиданностью: Троцкий уже на протяжении нескольких лет считал это возможным. Даже форма прихода к власти – добровольная передача ее со стороны правящих группировок Гитлеру – была предсказана им как политическая возможность[23]. И все же он был убежден, что такой приход национал-социалистов к власти неизбежно развяжет в Германии гражданскую войну. В его комментариях по поводу назначения Гитлера рейхсканцлером не чувствовалось пораженческих настроений. Вплоть до поджога рейхстага Троцкий считал революционную силу немецкого пролетариата несломленной и полагал, что решающие сражения в Германии еще предстоят. Более- менее пассивная капитуляция немецких рабочих партий перед национал-социалистическим террором совершенно потрясла Троцкого. В июне 1933 года он расценивал это катастрофическое поражение как самое сокрушительное за всю историю рабочего движения. Теперь Троцкий осуждал сталинистов за неспособность правильно оценить реальные размеры их собственного поражения в Германии. Он писал, что скрытое за иллюзиями поражение означает гибель. Обещание КПГ продолжать революционную борьбу против фашизма и в подполье Троцкий прокомментировал следующим образом: сталинская КПГ, оказавшаяся полностью несостоятельной на свободе, точно так же окажется несостоятельной и в подполье[24].
Постепенно сталинисты тоже начали понимать, насколько недооценили опасность национал-социализма. В августе 1933 года в печатном органе Коминтерна газете «Рундшау» можно было прочесть такие слова: «Путь, который итальянский фашизм прошел за пять лет, прибегая к сложнейшим маневрам, немецкий фашизм одолел за пять месяцев» [25].
Несмотря на это, сталинское руководство Коминтерна не было готовым признать даже небольшие ошибки в тактике КПГ и самого Коминтерна в 1930 - 1933 годах. По мнению Москвы, эта тактика была абсолютно верной, вплоть до мельчайших деталей. КПГ предвидела развитие событий и предприняла все возможное, чтобы предотвратить приход к власти национал-социалистов. Партией, больше всех виновной в захвате Гитлером власти и потерпевшей наибольшее поражение в результате этого захвата, была, по мнению Москвы, СДПГ. Уже запрещенная СДПГ, руководители которой находились в концлагерях или в эмиграции, по-прежнему оставалась в глазах сталинистов главной опорой немецкой буржуазии. Даже спустя год после прихода Гитлера сотрудничество с социал-демократами было для руководства Коминтерна неприемлемо. До начала 1934 года теория «социал-фашизма» оставалась неприкосновенной.
***
Непосредственно после прихода нацистов к власти Троцкий заявил, что их стремление к неограниченной экспансии можно подавить лишь силой. Пытаться вести с ними мирные переговоры бесполезно. На западные державы он, однако, в этой борьбе не слишком надеялся. Троцкий достаточно рано распознал политическую близорукость тогдашних западных руководителей. Западные державы, писал он в июне 1933 года, лелеют надежду, что национал-социалистическая экспансия устремится на Восток. Поэтому они и не возражают против вооружения Германии. В действительности же национал-социализм стремится не только к завоеванию Востока, но и к мировому господству. Поэтому его война с западными странами тоже, рано или поздно, неизбежна[26].
Ясное понимание того, что гитлеризм представляет собой небывалую опасность для европейской цивилизации, совмещалось у Троцкого, как ни странно, с определенной недооценкой Гитлера, не говоря уже о его презрении к личности нацистского вождя и к его «абсурдному», «сумбурному» и «ненаучному» мировоззрению (как выражался Троцкий). Подобно другим высокообразованным интеллектуалам он недооценивал Гитлера – примитивного и полуобразованного самоучку. Но также отнеслись к Гитлеру и Курцио Малапарте и Освальд Шпенглер и многие другие, видевшие в Гитлере лишь карикатуру на Муссолини[27].
Недооценка радикальности национал-социалистического мировоззрения затрудняла Троцкому и другим коммунистическим теоретикам понимание существенных различий между итальянским фашизмом и национал-социализмом. Уже в 1922 году теоретики Коминтерна характеризовали итальянскую фашистскую партию как «буржуазную партию нового типа», которая значительно отличается от других, уже существующих «буржуазных партий». Гораздо труднее далось им понимание того, что НСДАП развивалась как «фашистская партия нового типа», которая отличалась от итальянского фашизма не менее радикально, чем последний отличался от традиционных буржуазных партий.
Впрочем, в недооценке Троцким Гитлера сыграло роль еще одно обстоятельство. Троцкий – герой и вдохновитель русской революции, полководец гражданской войны и признанный лидер мирового коммунистического движения – долгое время был кумиром масс, объектом безмерного восхищения. Его судьба сложилась, однако, так, что сначала его изгнал за пределы страны один примитивный самоучка – Сталин, а затем ему пришлось пассивно наблюдать, как другой такой же самоучка – Гитлер – достиг абсолютной власти в Германии, в стране, которую Троцкий считал ключевой в мировой политике и в мировой революции. Троцкий не мог примириться с тем, что многие объясняли удивительные успехи Сталина и Гитлера их личными качествами и способностями. Ему казалось, что триумф этих жалких деятелей объясняется действием анонимных исторических сил, которые, так сказать, «воспользовались» Сталиным и Гитлером[28]. Когда Троцкий это писал, Сталин завершил коллективизацию – беспримерную по своим тоталитарным масштабам революцию сверху, а Гитлер стал единоличным правителем крупнейшей индустриальной державы Европы.
И все же Троцкий ставил Гитлера в определенном смысле выше Сталина. Троцкому до некоторой степени импонировал демагогический талант нацистского вождя. У Сталина же, по его мнению, не было никаких сколько-нибудь выдающихся политических способностей. Как политик, Сталин, по мнению Троцкого, не идет ни в какое сравнение ни с Гитлером, ни тем более с Муссолини[29].
Троцкий называет Сталина «термидорианцем»[30]. Тем самым он показывает непонимание сути сталинской революции сверху. Ведь когда мы говорим о сталинизме, речь отнюдь не идет о попытке покончить с утопически-террористической фазой революции, как это было в случае термидора. Наоборот, Сталин довел эту линию развития русской революции до логического предела. Троцкий же считал верность идее мировой революции неотъемлемой частью всякой «истинно-революционной» политики. Отсюда и его недооценка беспримерной динамики сталинской «революции сверху».
***
Советолог Исаак Дейчер, разделяющий по существу, взгляды Троцкого на «термидорианский» характер сталинского режима, выдвигает, однако, тезис, более точно определяющий суть сталинской эпохи. Сталинский переворот был, по его мнению, еще более глубоким, чем октябрьский переворот 1917 года. Именно Сталин создал в Советском Союзе ситуацию, из которой возвращение к предреволюционным условиям стало невозможным[31]. И действительно, Сталинской революции сверху, начавшейся в 1929 году, удалось в самом широком масштабе подогнать российскую действительность под большевистскую доктрину. Теперь было достигнуто то, чего без успеха добивался Ленин в первые годы после большевистского захвата власти (прежде всего в период «военного коммунизма» 1918-1921). Только Сталину удалось осуществить основной постулат марксизма – ликвидацию частной собственности[32]. В июле 1932 г., к моменту, когда экспроприация собственности у более чем 100 миллионов крестьян была почти достигнута, Сталин писал своим соратникам, Молотову и Кагановичу: «Капитализм не мог бы разбить феодализм, он не развивался бы и не окреп, если бы не объявил принцип частной собственности основой капиталистического общества … Социализм не может добить и похоронить капиталистические элементы …, если он не объявит общественную собственность… священной и неприкосновенной»[33].
Нерешенный аграрный вопрос был из поколения в поколение одной из самых взрывоопасных проблем России. Лишь сталинскому руководству удалось смирить крестьянство, сломать его ― и именно тем, что оно устранило крестьянство как таковое посредством его почти полной экспроприации. Частная собственность и свободный рынок ― главные объекты ненависти ортодоксальных марксистов ― были теперь вследствие сталинской революции сверху повсеместно отменены. Теперь режим мог непосредственно контролировать и управлять общим хозяйственным потенциалом страны, всеми ее материальными и человеческими ресурсами. Это было важнейшим результатом коллективизации сельского хозяйства, а не повышение урожаев, что ожидалось прежде всего. Только теперь поборники централизованного планового хозяйства в стране могли приступить к действиям. Теперь был положен конец предельно сложному сосуществованию государственного и частного секторов хозяйства, что было причиной чрезвычайно многих напряженностей и конфликтов. Свободная игра экономических сил, которая была в глазах правоверных марксистов воплощением хаоса, была заменена государственным регулированием.
***
Однако сталинской революции сверху удалось положить конец не только хозяйственной, но также и политической спонтанности, и именно посредством дисциплинирования партии, которая со времени большевистской революции представляла собой единственный политический субъект в стране. О дисциплинировании партии мечтал еще Ленин. В своей программной работе «Что делать?» (1902 г.) он представил проект концепции строго дисциплинированной организации профессиональных революционеров, «партии нового типа». Эта партия должна была в первую очередь действовать, а не вечно дискутировать по различным основоположениям. В 1904 году Ленин пояснял, что социал-демократическая партия не есть семинар, на котором дебатируются разные новые идеи. Это боевая организация с определенной программой и четкой иерархией идей. Вступление в эту организацию влечет за собой безусловное признание этих идей[34].
Этот постулат Ленин никогда не мог осуществить. Большевики оставались дискутирующей партией. Провозглашенный на X партийном съезде большевиков в 1921 году запрет фракций помог мало. Также и после 1921 года, на протяжении ряда лет партию сотрясали внутренние полемические раздоры, еще более значительного масштаба, нежели до прокламирования фракционного запрета.
Лишь сталинская революция сверху изменила характер партии. Тип большевика меняется, писал в 1932 г. эмигрантский историк Георгий Федотов. Безусловное проведение «генеральной линии» стало для партийного руководства теперь гораздо важнее добровольного признания большевистских идей. Партийная дисциплина ценится выше, чем революционный идеализм[35].
Федотов описывает менталитет нового поколения большевистских функционеров, которым удалось выйти победителями из второй гражданской войны начала 1930-х годов. Этим «новым большевикам» была чужда революционная романтика своих предшественников. Партия пыталась уничтожить память о братстве по оружию времен гражданской войны; симпатии к бывшим товарищам теперь считались святотатством. «Новый большевик» должен был всегда быть готов устранить даже самых честных и стойких товарищей, если они выступали против «генеральной линии партии». Партаппарат виртуозно использовал самые низменные инстинкты членов партии. На каждого из них было подготовлено досье, в котором были в мельчайших деталях перечислены слабости и недостатки «потенциальных преступников». Всеобщее недоверие и страх представляли собой важнейшие основы системы. Люди, не имеющие собственного мнения, или же те, которые не состоянии защищать свои убеждения, являлись «безупречными» товарищами по партии: их легче было контролировать: «Отсюда эта постоянная гимнастика предательства своих убеждений, упражнения в покаянных письмах и доносах на единомышленников. Нужно унизить, скомпрометировать возможно больше членов партии, чтобы они не могли выйти из повиновения. Верность коммунизму, стойкость убеждений – лучшие качества бойца, последние остатки военно-революционной этики – сознательно разрушаются во имя партийной дисциплины»[36].
Примерно за 4 года до первого московского показательного процесса Федотов описывает эту «новую большевистскую мораль». Он прозорливо предсказал покаянные выступления бывших ближайших соратников Ленина, которые предавали свои убеждения, товарищей и даже членов своих семей и оговаривали себя, признаваясь в самых отвратительных преступлениях. Это моральное разложение представляется почти неизбежным следствием изменения менталитета большевиков, о чем Федотов писал еще в начале 1930-х годов.
Федотов за 4 года до их начала предвидел и другую существенную черту будущих показательных процессов – их фиктивность, пропагандистскую заданность, основанную на «полезной лжи».
«В настоящее время можно сказать, что коммунизм уже потерял способность различения истины и лжи, как, много раньше, – добра и зла. Истина приобрела чисто служебное, или тактическое, значение – для генеральной линии, для сегодняшнего дня. Это признается с наивным цинизмом издателями Советской Энциклопедии, историками партии. История не может угнаться за политическим заказом, меняющимся каждый день. Вчерашние полубоги, в которых верили, на которых учились, сегодня втаптываются в грязь по указке свыше», – писал Федотов[37].
Как же могла существовать эта описанная Федотовым саморазрушительная система? На чем основывалась ее несомненная эффективность, позволившая ей победить всех своих врагов, подчинить себе русское общество как таковое?
Федотов объясняет это существованием мифа коллективизма, ощущением каждого партийца, что он – составная часть гигантского механизма: «Связь с коллективом, с партией, с могущественным сверхличным организмом. Превратиться в клеточку, не чувствовать, убить свою личность – единственный способ сохранить жизнь и способность к действию»[38].
Как же на этом фоне выглядит ярко выраженный индивидуализм Троцкого? Об этом пишет в 1931 году Николай Бердяев в своей рецензии на автобиографию Троцкого. Троцкий – типичный революционер высокого стиля, а не типичный коммунист, пишет Бердяев. Троцкий не понял самого важного для типичных коммунистов, а именно мистики коллектива. Троцкий придает еще большое значение героическому индивидууму, он – революционер старой школы, которая берет начало еще в ХIХ веке. По этой причине этот организатор государственного переворота и организатор Красной Армии не вызывает такого ужаса, как настоящие коммунисты, которые искоренили все индивидуальное из своего сознания и полностью отдались коллективу[39].
Сам Троцкий считал, что Сталин был всего лишь симптомом этой эволюции большевизма, а не ее мотором. В своей биографии Сталина Троцкий пишет, что Сталин достиг власти не в силу своих личных качеств, а при помощи безличной машины. Не он создал машину, а машина создала его.
С этой точкой зрения категорически не согласен один из лучших знатоков сталинской системы Абдурахман Авторханов, который считает, что Сталин был главным инициатором этого нового этапа развития большевизма, а не всего лишь его симптомом[40].
***
Работы Троцкого, написанные в изгнании, изобилуют разного рода ошибочными оценками, но вместе с тем представляют собой оригинальный и своеобразный вклад в развитие марксистского политического мышления. В особенности это касается предложенного Троцким анализа фашизма.
В Советском Союзе эти работы долгие годы оставались практически неизвестными. Перестройка поначалу мало что изменила в этом отношении. Она лишь продолжила начатую еще в 1923/24 годах разгромную критику Троцкого. Характерно в этой связи, например, заявление литературоведа Юрия Карякина: «Я всегда Троцкого терпеть не мог. Троцкий – это Сталин вчера, а Сталин – это Троцкий сегодня», писал Карякин в 1988 году[41].
С другой стороны, сотрудник журнала «Коммунист» Отто Лацис в том же 1988 году вообще отказывал Троцкому в праве называться большевиком. Лацис считал, что большевистская партия всегда оставалась чуждой Троцкому[42].
Между тем именно Троцкий тяготел к непомерному возвеличиванию партии и в высочайшей степени отождествлял себя с ней. В 1924 году, уже после того как против него началась партийная кампания, архитектор переворота 7 ноября 1917 года говорил: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против партии. Партия в последнем счете всегда права»[43].
Как бы то ни было, ссылки на верность Троцкого Ленину и большевизму не являлись лучшим способом поправить его репутацию в эпоху перестройки. В стране происходил тогда радикальный демонтаж культа Ленина, да и всех большевистских святынь. Причем это наступление велось главным образом с двух флангов: либерально-демократического и национал-патриотического. Для обоих лагерей Троцкий был абсолютно неприемлем.
И все же, как это ни удивительно, начиная с 1987 года происходило «возвращение» Троцкого на Родину[44]. Интерес к Троцкому был вызван, как правило, не идеологическими или партийными соображениями, а скорее любопытством к этому деятелю, некогда преданному анафеме.
Идеи Троцкого вот уже в течение ряда десятилетий стимулируют многие идеологические и политические дискуссии на Западе. Во время перестройки к этим дискуссиям начали приобщаться и некоторые российские исследователи. Пробив окно в Европу, российские авторы нашли там, к своему удивлению, не только приверженцев рыночной экономики, но и поклонников Троцкого, которых немало в леворадикальных кругах Запада. О рецепции идей Троцкого в постсоветской России я здесь писать не буду. Эта тема выходит за рамки данной статьи.
Аннотация: Беспримерные политические успехи национал-социалистов в 1930-е годы обусловлены были, не в последнюю очередь, неспособностью их противников, но также и их союзников, понять характер этого движения. Поэтому особенного внимания заслуживают аналитики, которые своевременно поняли суть этого нового вызова. К таким аналитикам принадлежал Лев Троцкий. Упорная борьба Троцкого против Сталина и сталинской «теории фашизма», которую бывший соратник Ленина вел, начиная с 1929 года вплоть до своей гибели в 1940 году, нетипична для тогдашнего большевизма. Можно обвинять Троцкого в чем угодно, но только не в том, что он недооценивал нацистской угрозы. Полемике Троцкого с официальной линией Коминтерна в начале тридцатых годов посвящена данная статья.
Ключевые слова: Лев Троцкий, Иосиф Сталин, Адольф Гитлер, КПГ, Коминтерн, Социал-демократия, Национал-социализм, фашизм, Август Тальхаймер, Георгий Федотов
The struggle of Lev Trotsky against Hitler, Stalin and the Stalinist „theory of fascisms“ (1930-1933) (Abstract)
Sweeping polutical successes of the NADAP in the 1930s were closely connected with the misjudgements of this political force by ist opponents as well as by its allies. Among the few analysts of that time, who could recognize the extent of the Nazi threat, was the Communist dissident und the unbending opponent of Hitler and Stalin – Lev Trotsky. This article is dedicated to his warnings and forecasts.
Key words: Lev Trotsky, Joseph Stalin, Adolf Hitler, The Communist Party of Germany, Comintern, Social democracy, National socialism, Fascism, August Thalheimer, Georgy Fedotov
* Письменная версия доклада, прочитанного 12 апреля 2019 г. в рамках семинара «Восток-Запад: универсализм культур» Международной лаборатории исследований русско-европейского интеллектуального диалога НИУ ВШЭ. В статье получили развитие некоторые положения, нашедшие отражение в моих книгах: Третий Рим? Третий Рейх? Третий путь? Исторические очерки о России, Германии и Западе. М., 2002; История России и Советского Союза. От Ленина до Ельцина, РОССПЭН: М., 2009.
[1] Антонов-Овсеенко А. Сталин и его время // Вопросы истории. 1989. № 10. С. 84.
[2] См. Luks L. Entstehung der kommunistischen Faschismustheorie. Die Auseinandersetzung der Komintern mit Faschismus und Nationalsozialismus 1921-1935. Stuttgart, 1935.
[3] Die Kommunistische Internationale. 10.12.1931. P. 1906.
[4] Borkenau F. The Communist International. London, 1938. P.339.
[5] Trotzki. Schriften über Deutschland. Ed. H. Dahmer. Frankfurt/Main, 1971. Vol. 1. P.208-209.
[6] Троцкий Л. Немецкий бонапартизм//Бюллетень оппозиции. Октябрь 1932. № 32. С.44-45.
[7] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 1. P.199.
[8] Там же. P.156, 160.
[9] Там же. Р. 205-206; его же. Что есть Социал-фашизм? // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). Май 1930. № 15-16; См. также: Broué P. Trotzki. Eine politische Biographie. Vol. II. Der Kampf gegen Stalinismus und Faschismus. Köln, 2003. P. 866-867.
[10] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 1. P.185.
[11] Там же. P. 185-192, 364-366, 399-401.
[12] Trotzki L. Geschichte der russischen Revolution. Frankfurt/Main, 1973; Deutscher I. Der bewaffnete Prophet. Stuttgart, 1962. P.299.
[13] Domarus M. Hitler. Reden und Proklamationen 1932-1945. München, 1965. Vol. 1. Erster Halbband 1932-1934. P. 232; см. также Документы внешней политики СССР. М., 1961-1973. Т. 16. С.271.
[14] XII. пленум ИККИ. 27.8.1932-15.9.1932. Стенографический отчет. М., 1934. T. 3. C.126.
[15] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 1. P.152.
[16] P. 315. Broué. Vol. 2. P.872-873.
[17] XII. пленум ИККИ.C.6-8.
[18] Hitlers Zweites Buch. Ein Dokument aus dem Jahr 1928. Eingeleitet und kommentiert von G.L. Weinberg. Stuttgart, 1961.
[19] Thamer H.-U. Verführung und Gewalt. Deutschland 1933-1945. Berlin, 1986. P. 232.
[20] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 2. P.439-448.
[21] Thalheimer A. Die politische Lage//Gegen den Strom 4/1933; его же. Deutschland und Italien//Gegen den Strom 4/1933.
[22] Die Kommunistische Internationale. März 1933. P.31.
[23] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 1. P.164-165.
[24] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 2. P. Trotzki L. Schriften I. Sowjetgesellschaft und stalinistische Diktatur. Vol. I.1. (1929-1936). Eds. H. Dahmer, R. Segall, R. Tosstorff. Frankfurt/Main, 1988. P.568-569.
[25] Rundschau über Politik, Wirtschaft und Arbeiterbewegung . 25. 8. 1933. №. 30. P.1119.
[26] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 2. Р. 555-566.
[27] Trotzki. Schriften über Deutschland. Vol. 2. Р. 573-574; Malaparte C. Technik des Staatsreiches. Leipzig, 1932. Р. 219-232; Spengler O. Jahre der Entscheidung. Deutschland und die weltgeschichtliche Entwicklung. München, 1953. Р. 146-148.
[28] Trotzki L. Stalin. Eine Biographie. Reinbek b. Hamburg, 1971. Vol. 1. Р. 13, Vol. 2. Р. 233-234; idem. Schriften über Deutschland. Vol. 2. Р. 233-234; см. также Brahm H. Trockijs Aufrufe gegen Hitler 1930-1933//Jahrbücher für Geschichte Osteuropas 1963. Р. 526-527.
[29] Trotzki. Stalin. Vol. 1. Р. 12-13, Vol. 2. Р. 260; см. также Trotzki L. Stalin als Theoretiker // Idem. Schriften 1. Sowjetgesellschaft und stalinistische Diktatur. Vol. 1.1 (1929-1936). Р. 192-223. Биограф Троцкого, Дмитрий Волкогонов, пишет, что, работая в личном архиве Сталина, он убедился, что Сталин лично просматривал многие работы Троцкого, изданные в эмиграции, особенно те, в которых Троцкий писал о своем сопернике (Волкогонов Д. Троцкий. Политический портрет. В двух книгах. М., 1992).
[30] Trotzki. Schriften 1. Sowjetgesellschaft. Vol. 1.1. Р. 47, 227, 403, 581.
[31] Deutscher I. Russia after Stalin with a postscript on the Beria affair. London, 1953. P.97-98.
[32] См. Marx Karl/Engels Friedrich. Werke. Berlin, 1959 и сл. Vol. 4. P. 475.
[33] Сталин и Каганович. Переписка. 1931-1936 гг. М., 2001. С.240-241.
[34] Валентинов Н. (Вольский): Встречи с Лениным, New York, 1972. C.252-254.
[35] Федотов Г. Правда побежденных // Современные записки. 1932. № 51. С. 381-382.
[36] Федотов Г. Судьба и грехи России. Санкт-Петербург 1991. Т. 2. C. 36.
[37] Там же. C. 36-37.
[38] Там же. С. 37.
[39] Бердяев Н. Троцкий – Моя жизнь // Новый Град. № 1, 1931.
[40] Авторханов А. Технология власти. Процесс образования КПСС (мемуарно-исторические очерки). Мюнхен, 1959. С.5.
[41] Огонек. 1988. № 12. C. 18.
[42] Лациc O. Перелом // Знамя. 1988. № 6. С. 124-178.
[43] Тринадцатый съезд РКП(б) 1924. Стенографический отчет. М., 1963.
[44] См. Клямкин И. Какая улица ведет к храму? // Новый мир. 11/1987. С.150-188; Данилов В. Мы начинаем познавать Троцкого // ЭКО. 1990. № 1. C. 47-62; Подщеколдин А. Новый курс. Пролог Трагедии // Молодой Коммунист. 1989. № 8. C. 45-50; Старцев В. Вопросы истории. 1989. № 7. C.135-137; Гусейнов А. Мораль и насилие // Вопросы философии. 1990. № 5. C. 127-136, Панцов А. Лев Давидович Троцкий // Вопросы истории. 1990. № 5. C. 65-87.